О свободе

 

Спасибо большой дипломатии. Огромное – человеческое – спасибо. Пара-тройка моих давних московских знакомых, которых известное событие наконец заставило приехать сюда, отзвонились уже из дома в полном ужасе. Вечером по прилету они посмотрели двухчасовой телефильм, как немытые мужики под мрачную музыку лезут на скалы, а голос за кадром говорит, что вот это настоящие парни. Назавтра их травили колокольным звоном и «ой рябиной кудрявой». По дороге в аэропорт они с ужасом взирали на рекламные щиты «посконность – веление времени», щедро уснащенные картинками куполов и острогов, и просили шофера ехать побыстрее. «Ты нам лгал, что у вас продвинутый город», - кричали они мне теперь.

- Как ты там живешь?! – не унималась трубка.

Мне только и оставалось, что кинуть окрест недоуменный, то есть свежий взгляд. На город, который, несмотря на явное начальственное давление, в пучины патриархальности не погружался, ойрябинами не зарастал.

А даже, скорее, напротив. И тут, наверное, срабатывает муравьино-клопиная логика. Начальство большое и сильное, но оно одно и с одышкой. А нас много, всех не упомнишь. И пока оно там наверху разворачивается, мы тут внизу успеваем либо отбежать, либо сделать много чего, либо просто пить чай в недоступном взору руководства углу. Вдобавок оно имеет  свойство жить в своих благостных фантазиях. Из своего окна оно любуется пряничным домиком на горке и пребывает в убеждении, что и мы все на тот же домик умиляемся. Это и дает нам возможность спокойно того домика не замечать, читать полузапрещенного в этом регионе Мураками и вообще предаваться клиповой культуре.

Но, по большому счету, суть как раз в том, что не только начальство, покурив ойрябины, уносится в мир грез, но и мы все там обитаем (разница между ним и нами лишь в том, что мы-то не обманываем себя, будто оно по вечерам смотрит Альмодовара и Озона). Мы все называем город одинаково, но у каждого свой город: в чьем-то городе пряничный домик на горе является главной его частью, а в чьем-то городе его просто не существует.

Мы ведь живем не на улицах, и даже не в комнатах – а в себе. И относительно внешнего окружения почти всегда эта настоящая жизнь протекает «невзирая», а то и «вопреки»: соседям, родным, надписям на заборах и щитам на кольцовской трассе, начальству с его колокольным звоном.

Тем более, что практически каждый, кто вырос здесь и родился до чилийского переворота, имеет огромный опыт сопротивления, той самой «жизни вопреки». Начиная со второго класса мы зачитывались книгами, которых ни за что было не найти в школьной библиотеке, и слушали то радио, которое хуже всего было слышно. Ужас по поводу вернувшейся несвободы – от иллюзий и эйфории начала 90-х, когда жизнь была прекрасна, а по телевизору ставили только «настоящую» музыку и крутили «интересное» кино. Но это была лишь передышка между боями, - и ничем другим быть не могло.

Конечно, сдаться, поплыть по потоку и затянуть песню хором проще и легче. Но поговорка «среда заела» - оправдание слабых. Безусловно, когда на улице снимают плакат с красивой женщиной на красном диване – это удар. Но удар лишь по принципам; сильный человек не может от этого потерять себя и по этой причине ему незачем требовать, чтобы изображение красивой женщины было на каждом углу (точно так же сильному человеку незачем требовать, чтобы всех женщин убрали с улиц навсегда или всех детей насильно крестили). «Они» могут засадить улицы ойрябиной, они могут даже ворваться к тебе домой и уничтожить все твои книги, а твоего ребенка науськать на тебя… Ну и что?

Если быть твердым, до твоей головы им не добраться. Настоящая человеческая свобода заключена именно в постижении этого. Это понимаешь всё в те же 15 лет: годика два Её любишь и вожделеешь взаимности, потом набираешься духу признаться и получаешь по лбу. И вдруг осознаешь, что мнение этой женщины тебе не интересно. Потому что сердце по-прежнему бьется: она тебя убила, а ты жив. Ничьи слова и мнения уже не могут пробить черепную коробку. Они приходят, а тебе всё равно хорошо. Они уходят, а тебе всё равно нормально.

Правда, тогда тронуть и согреть тебя может лишь твоя собственная любовь. Но любовь к себе, как правило, безответна.

Ты себя убил, а ты жив.   

 

Обратно в алфавитное оглавление

Обратно в хронологическое оглавление