<Это о чём?> - спросит зазевавшийся читатель. И это лучше всего подтверждает основную авторскую мысль - гордость уходит из нашего мира. Самый смысл этого слова утеривается. Оговоримся и мы, что речь идёт не о качестве характера (типа <Он гордый>), а гордости за кого-то или за что-то. Первое-то давно стало негативной оценкой, и народная мудрость учит <Гордость детям не помеха>. Второе же просто утрачивает смысл.

Это вовсе не значит, что в наше время не делается ничего хорошего или доброго. Но всё, что мы делаем или сделали, как-то мало подходит для гордости. Не будешь же, в самом деле, гордиться перед окружающими хорошо сваренным супом, продуктивно проведённым совещанием и удачно заключенной сделкой. А дни нашей жизни теперь проходят в подобных мелочах. Возвращаешься домой, и не можешь вспомнить, что же такого сделал за прошедший день. Конечно, начинаешь понимать, что такие незаметные мелочи и ровная работа нынче гораздо важнее, чем какие-то великие свершения и дикие напряги, достойная жизнь предпочтительней яркого мгновения. Рутинная, негероическая работа стала ключевой. Премии всё чаще вручают не за что-то, а за <большой вклад>. Умом понимаешь, что это важно, но гордиться этим <вкладом> как-то неудобно.

Ярче всего эти перемены демонстрирует традиционная арена гордости - война. Чем испокон веку еще гордились мужчины, как не бранными подвигами? Но войны второй половины нашего столетия - это либо секретные операции, о которых нельзя поведать даже внукам, либо локальные конфликты с неясным результатом и множеством неприятных подробностей. И чем дальше, чем яснее это видно. Сирия, Афган, Вьетнам - этим еще можно гордиться, но уже с большими оговорками. Но вот участники событий в Чечне или ударов по Ираку почему-то и вовсе предпочитают отмалчиваться.

Кроме того, современное общество убеждено, что всякая работа должна быть адекватно вознаграждена, а вознаграждение отнимает право гордиться - по крайней мере, так считают окружающие. Ты перевыполнил норму в три раза? Гм... А тебе за это заплатили? Ну, так и всё! Ты ж наверняка перевыполнял её ради заработка или повышения. А шабашка, даже самая ударная - тоже никак не предмет гордости. Если же ты вкалывал, но ничего тебе за это не дали, - так это признак твоей собственной беспомощности и даже дурости. А подобными качествами никогда никогда не гордились.

Мир наступившего почти будущего - горизонтальный мир. Это мир обывателей, мир кухонь и кабинетов. Он не терпит <вертикальных> чувств вроде гордости, любви или презрения; горизонтальному взгляду недоступны ни вершины духа, ни пропасти Мирового Зла - первые воспринимаются как стена, во вторые проваливаются, не успев заметить.

Но исчезновение гордости и уважения - это исчезновение стержня в нас. Нужно было успеть своевременно научиться жить не с гордостью, а с довольством и понять, что симпатия - нормальная замена уважению и любви; а люди одинаково хороши и плохи, и никакие <поводы> этого положения не меняют. Если не успел, трудно не впасть в самоуничижение и общий скепсис.

Конечно, во вселенной остались еще уголки, где свершаются великие дела, где требуется не аккуратность, а смелость и самоотвержение важнее, чем послушание и аккуратность; где чрезвычайные усилия нужны просто чтобы выдержать, выжить.

Гордость - весточка из этого мира, чужого, непонятного и страшноватого, напоминание о нём. Это, в конце концов, смешение стилей - точно так же резной стул глупо выглядит в современной спальне или кабинете. Поэтому мы и отторгаем понятие гордости, стремимся пресечь любые поводы для неё. Человек, который пытается гордиться собой и претендует на уважение окружающих, этим окружающим непонятен и неприятен. Его вежливо, но опускают; он словно бы попал на нескончаемое чаепитие.

Он говорит <Я написал книгу...> или <Когда мы держали перевал...>.

- И хорошо за это платят? - спрашивает один собеседник.

- А мы тут недавно тоже под дождь попали, - говорит другой.

Однако со временем жизнь победила эти чужеродные элементы, которые остались в истории романтичным, но страшным воспоминанием. Еще бессмысленней пытаться достучаться до сердец всяческими увещеваниями. Подобное пытались сделать в конце шестидесятых, усиленно пропагандируя подвиги и победы былой войны. Переубедить <обуржуазившееся> (на свой манер) общество так и не удалось, все эти усилия лишь дискредитировали те победы и подвиги.

По-видимому, таковы любые поводы для гордости.

Лучше гордиться молча или в кругу понимающих друзей. Или привыкать гордиться не выполненным долгом, а хорошо приготовленным супом.