О ненужных словах
В основе современной жизни лежат две противоречащие друг другу идеи: позиция свободы, требующая для каждого права делать то, что хочется ему, и принцип рынка, согласно которому делать нужно то, что нужно другим. Сейчас мы понимаем, что настоящую свободу мы как раз утратили - благословенный мир, где, к примеру, портнихи вольны были, как птицы, шить трусы без оглядки на мнение потребителя.
Придумавшие несколько веков назад принцип свободы слова жили в другом мире: тогда люди жадно внимали всему вокруг. Свобода говорить была нужна не говорящим, поскольку была по сути свободой других, свободой слышать, узнавать. И было чему внимать: в мир приходили,
чтобы говорить и писать, Декарт, Вольтер, Байрон, Гёте, Пушкин.Средневековье к тому времени ушло, оставив после себя лишь благородство. Когда-то рыцари не могли убить лежащего, отдавали ему меч, чтобы он мог продолжить поединок. Так и мыслителям не нужно было легких побед над молчащим противником, им было интересно и важно, чтобы окружающие услышали оба мнения.
Слов было мало, вот в чем всё дело. Они еще не были сказаны, их ждали, они были нужны. А что делать, когда они уже сказаны? Если кнопки зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно. Если
кнопки гаснут, значит, они никому не нужны. Те, кто их гасит, выступает проводником народного интереса - точнее, отсутствия этого интереса. Или, если угодно, опирается на это отсутствие.К чему говорить, если все всё и так знают. Ничто не может исторгнуть из человека возглас удивления. Давайте расскажем в газете про то, что некий
M. совершил доброе дело или хороший поступок. Читатели пожимают плечами: а как же иначе? Какие еще дела и поступки должно совершать человеку? Да и сам факт обнародования неминуемо портит впечатление от доброго дела - возникает подозрение, что совершено оно напоказ, рекламы ради.Еще труднее разоблачителям. Если рассказать тем же читателям о мерзопакостях, совершенных неким чиновником
N., читатели опять же пожмут плечами: нечто подобное они слышали уже сотни, тысячи раз. Уже обнародованы такие сведения, - с доказательствами и фотографиями, - что от них впору было зарыдать, выбежать с криком на улицу. Так жить нельзя, но надо же как-то жить. Единственный выход - не обращать внимания ни на что. Потому сведениям верят, но не рыдают. "Дом на Каширке взорвали чекисты!" Скучающий вздох.Аналогичная незадача с мнениями.
Сванидзе - не Монтескье, а Киселев - не Вольтер, но дело не только в качестве. Мнений у нас явное перепроизводство. Здравый смысл подсказывает, что по любому вопросу мнений может быть два - ну, максимум, три. Но никак не тринадцать! А ведь примерно столько у нас телеканалов и газет, и наличие каждого подразумевает, что он отличается от других.Попытка придумать пятое или шестое мнение - это уже работа с формой, а не с содержанием. Форма может быть бесконечно разнообразна, и разнообразие не прискучит, не возмутит. Никого же не удивляет, что наряду с Пушкиным есть и Лермонтов, что Земфира берет микрофон, хотя есть Зыкина, и все четверо поют о любви.
Журналистику в этом смысле подводит установка на серьезность, декларативная зацикленность на сути. Если бы Киселев говорил стихами, а Миткова читала новости в купальнике, ситуация бы поменялась разительно. Бредового в таких идеях нет ничего, телеканалы и без того уже конкурируют красотой ведущих, а журналы - остроумием обозревателей.
Сути это, конечно, не поменяет: эпоха Слов закончилась, мы неотвратимо погружаемся в эру Молчания. Так всегда бывало в истории: за
Медичи пришел Савонарола, за Александром II - Николай I. Никто не лишает людей права слышать и узнавать - они сами отказываются от него. Их больше устраивает, что по телевизору теперь смесь жизни бобров и хоккея. Тем более, никто никого не лишает права говорить. Напротив - тот, кто хочет говорить, свободен как никогда.Потому что как никогда он одинок и никому не нужен.
Обратно в алфавитное оглавление
Обратно в хронологическое оглавление