Об радости
Это религия молодая, но уже всеобщая, - торжествующе (можно даже сказать, с хрустом) прокладывающая себе дорогу.
На протяжении человеческой истории регламентировалось всё, вплоть до длины платьев. За малейшее нарушение ритуалов можно было отправиться на костёр. Однако и в столь суровые времена мало кому приходило в голову диктовать окружающим придерживаться определенной эмоции. Находились такие, кто упрекал других за песни и улыбки, указывая, что человеку надобно не веселиться, а горестно размышлять о собственной греховности. Но даже в те времена, когда Страшный Суд казался перспективой более чем близкой, подобные речи вызывали, мягко говоря, недопонимание на грани усмешки: да полноте, батенька, расслабьтесь уже!
Ибо времена были суровые, но простые. Заставить человека управлять эмоциями казалось немыслимым. Лишь изобретение трамвая принесло веру, что человек может всё. Если его как следует заставить. И тот же энтузиазм подсказывал: настолько заставить человека - это осуществимо.
Так возникла даже не религия, а диктатура радости, охватившая все континенты со скоростью чумы. Более всего поражает именно эта всеобщность; то, что абсолютно одинаковая идея пустила корни в обществах, абсолютно, казалось бы, антагонистичных по своим устоям. Это как обнаружить, что картины Дейнеки как две капли воды похожи на творения его современников, работавших в фашистской Германии: они абсолютно одинаково утверждали абсолютно разные идеи. Просто эти идеологии были родственны в своей сути, форма же отражала не содержание, а глубинную суть.
Тирания улыбок стала знаменем и в тоталитарных, в самых что ни на есть свободных обществах. "Кудрявая, что ж ты, не рада Веселому пенью гудка?" - задорно-грозно вопрошали динамики по одну сторону стального занавеса. "Улыбайся!" - призывали таблички на столах по другую сторону. В
одной современной американской комедии показывают тамошний детский лагерь - он неотличимо похож на пионерский лагерь из старой, черно-белой советской комедии. Только у американцев принуждение к веселью пожестче: задумавшихся и мрачных детей там запирают и заставляют смотреть мультфильмы Диснея.Конечно, одни аппелировали к личной выгоде (улыбаясь, вы скорее добьетесь успеха), а другие требовали веселья из соображений государственной безопасности: ведь отсутствие улыбки выдаёт недовольство окружающим, сомнение в целях и неверие в светлое будущее.
Одни считали не-веселье преступлением, другие - болезненным состоянием; велика ли разница? Мысли про болезнь приходили и в тоталитарные головы, но лишь в периоды крайнего ужесточения порядков ("только псих может быть недоволен такой страной"), для свободного же общества подобные мысли стали нормой. Поскольку установили: здоровый человек всегда весел, причем веселье - не признак здоровья, а его причина. Импотенция косит задумчивых.
Но, получается, та же логика справедлива в отношении общества в целом: лишь та страна здорова, которая не сомневается в себе и постоянно пребывает в веселье. То есть просвещенные умы и новейшие теории потребовали того же, чего раньше домогались лишь бесноватые тираны: люди должны улыбаться.
Радостная, бодрая музыка из тысяч динамиков сопровождает гражданина свободной страны
столь же навязчиво, чем жителя страны несвободной. Раньше упоминание неприглядных сторон жизни считалось покушением на устои, сегодня - не менее опасной угрозой испортить людям настроение. Пропаганду и цензуру Идеи сменила пропаганда и цензура Эмоции. И потому от нынешних журналистов не менее жестоко требуют "позитива", чем от их коллег лет двадцать назад; как и тогда, нельзя говорить "беды" и "убытки", надо - "затруднения" и "отрицательная доходность".Чтобы веселиться непрерывно, нужно не замечать и забыть слишком многое - заведомый оптимизм чреват разочарованиями. Конечно, задумчивость вовсе не обязательно влечёт за собой уныние, а скорее даже наоборот, позволяя заметить и постичь, насколько мир прекрасен. Но задуматься означает рискнуть весельем.
И потому религия радости - это религия бездумия, забвения и слепоты. Это удел слабых, тех, кто не может выстоять без улыбки.
Только сильный знает: ничто не приносит столько радости, как созерцание жизни с точки зрения крайнего пессимизма.