Как-то минувшим летом несколько парашютистов поставили мне ящик пива, чтобы я написал про сладость полета. Именно "сладость", а не "радость" - они отдельно оговорили, что у полета бывает сладость, а радость свойственна приземлению; из чего философски можно заключить, что радость - это состояние, отмечающее благополучное завершение состояния сладости.

Наконец я понял, что оба страшных случая (летняя катастрофа и осеннее злодейство), в сущности, говорят об одном - оборотной стороне сладости полета и многих других вещей, которые давно стали привычными до обыденности.

Мы парим над землей и переносимся за несколько часов на другой край планеты, ни удивляясь, ни наслаждаясь этим. По той же причине любая неприятность в небе вызывает в нас безмерный ужас: это как узнать, что некто провалился под землю, выйдя во двор. Современный человек убеждён, что и полёт, и родной двор могут быть безопасны. Он заплатил деньги и потому ожидает, что теперь его с комфортом перенесут на другой край света.

Однако можно ли измерить деньгами чудо? Можно ли за деньги купить счастье, перемену судьбы? Нет! Однако те же перелеты не просто экономят нам время, а позволяют изменить судьбу к лучшему, добавляют новые измерения и возможности нашей жизни. Вывод: за полёт приходится платить не только деньгами, а более существенным - риском разбиться.

Впрочем, отказ от самолета в пользу поезда ничего не меняет. Нестись по земле быстрее лани - тоже чудо, за которое приходится платить. Тем же образом. Поэт перепутал причину и следствие: не опасность сладостна, а сладостное опасно.

Риск можно уменьшить, но никогда он не исчезнет. На войне можно быть могучим, можно даже стать всемогущим - однако неуязвимость так и останется недоступна. И слабый враг может улучить момент, чтобы нанести страшный удар. А люди, отказавшись от своего природного удела, покусившись на большее, вступили в войну. Незримая сила, стремящаяся ввергнуть человека обратно в первобытное состояние, только и ждёт малейшей возможности, нашей слабины, чтобы нанести удар. Это пустыня, из которой приходили ураганы и орды вандалов, сметавшие прекрасные города древности.

И пустыня эта и посейчас начинается сразу за нашим порогом. Она только стала злее, поскольку мы поднялись выше. Это особенно ясно понимаешь в наших краях, где эта сила принимает обличья самые разнообразные, самолеты падают наперегонки с мостами, а на каждого, кто желает жить, приходится десять, норовящих ему помешать в этом.

В этом смысле идиоты, разломавшие детскую площадку в вашем дворе, советы "ветеранов", требующие запретить загранпоездки, и террористы, взорвавшие небоскреб за океаном - существа одной крови. Они все пришли из той пустыни; недаром они все так или иначе симпатизируют друг другу.

Им только кажется, что у них есть какие-то идеи - в действительности они куклы, влекомые черной силой, и нет им ни вины, не оправданий. Какая идея в том, чтобы разбить фонари во дворе и нагадить в лифте? Вот и взорвать небоскреб - та же самая идея: сломать всё, что сложнее камня, заставить рыдать тех, кто посмел засмеяться. Всяческое же бормотание про "мировую несправедливость" и "борьбу за свободу" - ерунда для смущения умов.

Счастливый и беспечный человек, напоровшись на ненавидящий взгляд, думает, что надо обогреть, накормить, научить, как быть счастливым. И тогда враг перестанет завидовать, станет другом. Какая наивность! Тот, кто стремится к теплу и свету, никогда фонарей бить не будет. А тот, кто бьёт и гадит, всегда будет ненавидеть тех, кто не желает следовать его идеалу, в котором нет места ни полетам, ни небоскребам, - одна грязь, серость и гадость, заборы и ватники. И сколь ни ставь им унитазов - они всё равно будут в лифтах.

Человечеству не суждено беспечно и мирно наслаждаться рукотворными чудесами. Чем благоуханнее сады, тем выше должны быть стены. На каждый небоскреб - зенитку. И ни грамма, ни тени жалости. Каждую секунду надо помнить, что сразу за окном твоей уютной комнаты затаились мириады ненавидящих тебя врагов.

В рай суждено попасть только воинам. Только воины могут выжить в раю.