Прогулка в жаркий выходной по коллективному саду дает очень много для понимания текущего момента, души современности. Нарезанная на маленькие клочки земля. Согнутые в апофеозе радостного труда фигуры людей, не поднимающие взгляд. Если ваши руки не заняты каким-нибудь там ведром, то мозг начинает искать слово, и быстро его находит:

Ограниченность.

На протяжении всей человеческой истории человека он изнывал от навязанной ему несвободы, внешних барьеров. Но вдруг путы стали невидимы, стали частью наших тел и душ, и потому нас теперь пугает скорее простор. Любая преграда - это желанный повод усесться и уже никуда не ходить. Впрочем, осознание бесконечности лежащего впереди нас простора приводит к тому же выводу: раз бесконечность - значит, до конца дойти невозможно, раз не дойти - то и ходить никуда не надо.

Дорога сама по себе стала синонимом несчастья. Еще каких-то сто лет назад люди отправлялись в путь в поисках Истины и Счастья. Путешественников жадно расспрашивали, а едущим мимо курьерским поездам завидовали - ведь они едут в Дальние Страны!

Но сегодня путнику нужны не причины, а оправдания - и это несмотря на то, что сам по себе процесс перемещения стал гораздо менее обременительным. Раньше символом дороги были радостные встречи, теперь - тягостные расставания. Эмигрантов уже нет, а есть беженцы, которые не стремятся к хорошему, а бегут от плохого - разница вполне существенная. Сто лет назад Америка принимала всех, сегодня для въезда нужно доказать, что там, откуда ты приперся, тебе грозит смертная казнь. Для отъезда нужны существенные причины; поскольку он вызывает удивление и сочувствие окружающих. Совсем как в гостях: "Как, уже уходите?! Ой, мы сейчас еще колбасы нарежем! Сразу бы сказали, а то чуть что, сразу уходить..."

(Это в шпионских романах при виде чемоданчика с долларами глаза вспыхивают, и человек готов сделать что угодно. Сегодня вам ни за какие деньги даже не вымоют окна и не передвинут шкаф - неохота. Проституцию и предательство убила лень)

Особенно всё это заметно, если прибавить к рассмотрению помимо скорости еще и направление. Сидящий жалеет идущего, но идущие в разные стороны уже презирают друг друга. Повороты невозможны и неприемлемы (что, по канонам классической физики, также является признаком инертности). Можно найти бойкого, энергичного работягу. Он живо интересуется всем вокруг... что касается его работы. Всё остальное - вне его понимания и внимания, а значит подвергается осуждению. Увлеченные музыкой или нашедшие себя в семье вызывают у него лишь презрительное фырканье. В свою очередь те, для кого горизонт сошелся до семейного круга, с жалостью пеняют на неразумность "трудоголикам", и бешено клеймят любителей пестроты в личной жизни. Увязшие в пестроте тем временем изощряются в презрительном остроумии по поводу погрязших в тепле и погрязших в работе; а приверженцы изящных наслаждений и апологеты простых радостей насмехаются друг над другом.

Мы все смотрим в разные стороны, находим в жизни какие-то свои прелести; но нам кажется абсурдной сама идея повернуть голову и оценить радости другого. Чужая жизнь каждому из нас кажется тусклой и глупой.

Можно точно сказать, что уходит из такого мира - любовь. Поскольку она всегда начинается с восхищенного удивления, а мы всё вокруг или воспринимаем как должное, или осуждаем. Современного человека невозможно ни удивить, ни поразить, ни заинтересовать. Самые удивительные факты, самые блестящие мысли оставят его взор равнодушным, в крайнем случае вызовут раздражение. Неизведанные ощущения, новые идеи, неожиданные предложения и контакты - всё отбрасывается в сторону, как угроза равновесию и помеха стабильности.

Добродетель восторжествовала (совершенно внезапно). Сегодня библейская Ева не стала бы есть пресловутое яблоко - это ей было бы попросту неинтересно! И родители ныне отпускают на танцы свою дочь в возрасте Джульетты безо всякого опасения, что та увлечется кем-то и наделает глупостей, ибо её глаза маринованной селедки убедительнее любых клятв говорят, что нет - не увлечется и не наделает. Это подразумевало бы активность, столь ей несвойственную. Любого, кто подойдёт к ней, ждет не отповедь, но зевок. А зевающую деву даже насиловать неинтересно - опять же, не следует забывать, что сегодня насильники и совратители столь же вялы и малодеятельны.

Хохотушки-трактирщицы, веселые портовые шлюшки и озорные институтки ушли без возврата туда же, куда делись пылкие соблазнители, летучие гусары и велеречивые поэты. Порок стал еще более уныл и скучен, чем добронравие, ибо из веселого символа свободы, её глотка он превратился всего лишь в еще один сорт ограниченности, существуя в этом качестве на равных с добродетелью. И лица персонажей порнофильмов столь же сосредоточенно-скучны, как лица выходящих с покупками из универсама.

Но что за путы стягивают нас, не давая идти и смотреть по сторонам, удивляясь великолепию жизни? Ответ напрашивается сам собой - усталость. Ну, кто еще, как не смертельно усталый человек, может сесть на камень под любым деревом и сказать, что ему хорошо и здесь, и дальше он не пойдёт? Кто еще не в состоянии обрадоваться шутке, увидеть звезды над головой и сойти с дороги в сторону, чтобы поглядеть на уток в пруду? Кто не сможет улыбнуться встречному и посчитает саму мысль об такой улыбке глупой?

Вопрос в другом - когда мы все успели так устать? Неужели наша жизнь столь тяжела и невыносима?

Остановка человечества, столь желанная ему, означает неуместность наших жизней. Вместо того, чтобы устало жить (ибо жить устало - это абсурд), мы не должны были бы рождаться вовсе. Нам остается лишь в тоске и скуке дожидаться конца своей жизни, запущенной кем-то опять-таки исключительно по инерции.

А тут некоторые еще толкуют о желании прожить множество жизней. В высшей степени глупо и неуместно.