- Всё это, конечно, хорошо, - мрачно цедил он, разглядывая эскизы статуй, - Но вся эта ваша прелесть совершенно опустошит казну. Уже не будет меня, а мой сын еще будет вынужден заделывать такую брешь...

- И что из этого может получиться, как вы думаете? - язвительно спросил король.

- Королевство обнищает, - спокойно ответили аналитики.

Эта фраза прозвучала столь буднично, как будто речь шла о прохудившейся крыше - и не более того:

- Королевство обнищает, и, по нашим прикидкам, где-то через полстолетия попадет во владычество Австрии, правители которой хоть и наделены тоже чувством прекрасного, но то ли несколько более слабым, то ли они умеют загонять его вглубь. Мы считаем, что их погубит воинственность. Так или иначе, пройдя сквозь череду войн и владычеств, лет через триста наша страна снова станет свободной. И вот тогда все эти статуи станут местом паломничества. Сотни тысяч людей со всего света будут приезжать сюда, заполнят собой таверны и постоялые дворы, будут скупать тоннами изделия из стекла, оставляя здесь миллионы долларов США...

- А что такое США? - перебил король, который до сих пор слушал речи мудрецов как зачарованный.

- Несколько лет назад испанцы открыли новый континент. Там, судя по всему, через несколько столетий возникнет процветающая держава... И все эти люди будут днем и ночью гулять по мосту, который назовут Карловым - в честь Вас, Ваше величество...

Разумеется, наши предки не могли заглядывать так далеко вперед. Они не знали ничего ни про богатейшую индустрию туризма, ни про благодарную память потомков. Таким образом, ими не могли двигать ни свехдальний коммерческий расчет, ни тщеславие. И восторгаться нам сегодня, пожалуй, следовало бы не только искусству и фантазии мастеров, сколько вот этому непонятному подвигу самоотречения, причины и цели которого непонятны. - По крайней мере, нам!

Бушевали болезни, умирали новорожденные дети, осенний ветер пробивал тонкие стены домов и нехитрую одежду, и не каждый день на столе появлялось мясо...

Конечно, всё можно объяснить подавлением. Монархи и епископы, не зная цены тех денег, которые попадали к ним в руки, легко отдавали их на возведение дворцов и храмов, на покупку статуй и картин. Они легко могли отправить на смерть ради красоты. Летели каменщики, срываясь с колоколен; во время росписи потолков Екатерининского дворца помещения прогревали до сорока градусов, за окнами же бушевал питерский декабрь, и маляры выдерживали самое более две недели...

Но, кажется, эти невольники не ощущали своего рабства. И люди, отдав почти всё монарху и церкви, тратили оставшееся на возведение своих домов - не очень уютных, но с ног до головы покрытых лепниной. Кроме того, те же феодалы могли просадить свои деньги в карты, размотать по пирам, потратить на сапфиры для фавориток. Но тратились почему-то на камни.

Возможно, их терзало банальное тщеславие, стремление повыделываться дворцами и парками перед соседями. Или их души сжигало тщеславие куда более дерзкое - желание заявить о себе своим грозным богам, превзойти земным совершенством божественное, построить башню до неба и затмить солнце сиянием куполов и фасадов... Сделать царапину на бриллианте Вечности.

Эту загадку не раскрыть уже никогда, потому что те времена ушли навсегда. Пришли другие: более стремительные, более расчетливые, более добрые. Никто не будет всю жизнь писать одну картину, никому не позволят тратить миллиарды на бесполезные канделябры и тем более гробить тысячи людей на возведении очередных висячих садов. Время сжалось, наши небеса пусты, и нам некуда стремиться. Мы, наконец, слишком любим хлеб с маслом. Поэтому в свой срок мы уйдем, не оставив после себя ничего.

Обидно, но ничего не поделаешь. Только бесполезные вещи получают место в истории, а остаться жить вечно можно, только убив себя до срока.