Я не любил дворы, и недаром.
Когда у тебя всё хорошо, ты проскакиваешь двор, почти не глядя, или задерживаешься лишь на минуту, пока ждущие тебя не спустятся и не откроют дверь подъезда. Дворы – для того, кого не ждут, кто не нужен.
Он идет по асфальтовой дорожке, и вдруг замечает едущую навстречу синюю машину. Видит, кто на месте пассажира, и асфальт уходит из-под ног.
А я-то думал, что с годами человеку дается главная привилегия – его избавляют от таких ситуаций. Но, оказывается, годы прошли впустую: я опять во дворе, я опять презренный и отвергнутый второсортник, пеший стою перед чьей-то машиной. Надо бы встать на пути и не уходить. Но это лишено смысла, и я отступаю к бордюру, проклиная себя за опять-таки молодую послушность: человек продолжает удерживать себя от бессмысленных действий, даже когда смысла уже нет никакого и ни в чем.
Это замечательный, заросший зеленью двор, я всегда мечтал жить в таком. Но здесь живет Он, а мне, соответственно, остается лишь место на земле под его окнами: двор на улице с гвардейским названием наотмашь делит всех на победителей и сгоревших.
Я видел, как они заходили в подъезд. И я знаю, что будет. До последнего
слова и стона мне известно все, что случится там у них. Но я ничего не могу.
Всё, что я смог – это, начав проваливаться в молодость, вспомнить повадки
джедая и найти этот двор в огромном чужом городе, чтобы увидеть всё своими глазами,
чтобы по-гвардейски принять удар, под которым устоять невозможно.
Удар в упор: интересующие меня
окна на первом этаже, и, замерев под ними, я глохну, слыша доносящийся через
форточку знакомый голос. Тем двоим - им только кажется, что они остались одни.
Она зачеркнули меня, отбросили прочь вместе со своей одеждой, как отбросили и
весь этот двор, и город вокруг него. Но
я, третий, есть, и на их простынях - мои слезы. Если бы в мире была гармония и справедливость, я бы и впрямь перестал
существовать, исчез на самом деле, превратился в пыль, никому не мешающую и
ничего не чувствующую - как это было бы прекрасно! Почему я должен видеть,
как...
Они гасят свет.
Я поднимаю руку, касаюсь ладонью стекла, и руку сводит невыносимой судорогой. Это отнюдь не любовь. Это первобытный, пылающий и жестокий яратам, в доли секунды плавящий мозги и ломающий судьбу.
Я плохо помню следующие три дня. Я обнаруживаю себя в самых разных местах уничтожившего меня города. Мне интересно видеть открывшуюся мне его кошмарную изнанку. Я всматриваюсь в лица, заглядываю в глаза, читаю по губам. Я вижу их насквозь – грусть в холодных глазах, бесчувствие за преданным взглядом. На платформе метро девушка несколько минут безотрывно смотрит в глаза юноше, шепчет «Пока, солнце!», через силу отрывается от него и садится в подошедший поезд.
По её спине я вижу, что она спешит в Интернет-кафе у Главного вокзала, чтобы написать тому, кого она действительно любит. Картинка счастья и гармонии оказывается искусно намалеванной по серому бетону: краски яркие, но текут. Пока вы сами счастливы, вы слепы и не замечаете этого – точнее, вы счастливы, пока вы слепы. Счастье зыбко, несомненна только боль, и нет ничего несомненней, чем стылая земля двора. Это точка отсчета, я возвращаюсь туда, куда бы ни пошел.