О прихотливости

 

- У вас хлеб какой? – спрашиваю я её. Киоск, пол-двенадцатого ночи.

- Есть, - отвечает она, - Вам сколько?

- Что «есть» и что «сколько»? – деланно удивляюсь я.

Это изящный предупредительный выстрел, услышав который, продавщица должна бы понять, что встала на порочный путь. Но эта кадра, видимо, понимает только выстрелы в голову:

- Сколько булок-то надо? Есть хлеб-то, аж двух сортов.

И она с победным видом выныривает из-под прилавка, держа в одной руке ржаную буханку, по причине черствости не съеденную покорителями целины, и бесячьего вида булочку с изюмом.

Кровь закипает у меня в жилах, я с трудом растягиваю губы в улыбку и хриплю:

- Спасибо, не надо.

- Странно, - громогласно удивляется она, - Спрашивали хлеб. Вот он. А вы не берете. Зачем спрашивать, если не берете?!

Горло перехватывает спазм, да и дискутировать бесполезно. Судя по виду, девушка из тех, кто берет то, что есть. И тех, кто есть. Именно поэтому она стоит вот тут и выглядит вот так. И наверняка убеждена в том, что все вокруг тоже должны с радостью и не глядя брать, что есть. Это вселяет в неё надежду на рост продаж во вверенном ей ларьке и, в конце концов, на то, что её тоже кто-то возьмет.

Упования её небеспочвенны – скорее, как раз я со своей привередливостью по праву должен считаться «белой вороной». У нас действительно хлебом принято считать то, что собрались съесть, сгущенкой – состав, содержащийся в банке с соответствующей надписью, а дорогой – то направление, куда указывает стрелка.

Это нормально, мечтания о чем-то большем обществом не приветствуются и даже бичуются. Собственно, выбор между коломенской и урюпинской сгущенкой, между буханкой и булочкой – это уже есть какая-то непонятная роскошь. Надо брать то, что есть, не выбирая. Оттенки не нужны, это какое-то постыдное сибаритство вроде изображения раздетой женщины, размывающее наиважнейшие национальные духовные ценности – терпение и неприхотливость.

Но принцип «и то ладно; лишь бы; хорошо, хоть» неизбежно порождает «сойдет и так». Неоткуда взяться проблескам и вершинам, они вымирают за ненадобностью. Завтраки в самолете гадкие? А с чего им быть другими, если пассажиры, включая директоров медеплавильных комбинатов, жуют и не давятся. А почему они жуют и не давятся, даром что «Ронсон» на руке? Так наши же люди, приучены брать то, что дают. Они и на работу нанимают тех девочек, какие приходят. Ну, такие у нас директора. Какие есть.

В мире есть лишь то, на что мы согласились. Всё в этом мире стоит на разумной экономии: зачем ему быть лучше, если мы его приняли и таким? Зачем кому-то везти пиво из Чехии, если вы и калужское берете? Зачем женщинам быть красивыми, если женятся на любых?

Поэтому мы всегда заслуживаем тех управителей, супругов и вида за окном, какие у нас есть: раз они у нас есть, значит, мы на них согласились – расписались в накладной, пусть и нехотя, но кивнули, стерпели, не вскрыли себе вены. Лучшее имеют лишь те, кто его требовал, не соглашаясь ни на что другое.

Непонятно, везение это или нет: в третьем классе, когда в школьной столовке ты оторопело созерцал рисовую и манную кашу на выбор, голос с небес шепнул тебе, что иногда лучше не есть вообще. И не обязательно выбирать что-то – можно не выбрать ничего: ни буханочку, ни булочку. И никогда нельзя брать что-то лишь потому, что было только это.

Стоит лишь немного дать слабину – будешь изучать ассортимент полночного ларька, дочапав до него по гнилым дощатым мосткам. Остается только собрать в кулак всю волю и всё-таки уйти домой без хлеба, отвергая мысленно всех встреченных девушек.  Лучше остаться голодным, неодетым и одиноким, но не увязнуть во всеобщем болоте всепрощения и порожденной им дряни, сам неизбежно становясь такой же дрянью.

Мир за ночь улучшится. Потому что я завтра проверю.

 

Обратно в алфавитное оглавление

Обратно в хронологическое оглавление