Самые примечательные, самые устойчивые наклонности, остающиеся у человека от школьных времен – это привычка списывать (у большинства) и, соответственно, привычка давать списывать - у других.

Привычка остается на всю жизнь; “списываются” всё более серьезные решения, только вместо соседской тетради – какая-нибудь газета или забор. Однако ни за партой, ни вырастая человек не отдает себе отчёта в том, что самое удобное в списывании: когда решение оказывается неверным, в высшей степени уместно обидеться на чужую тетрадь.

Впрочем, по ряду причин гораздо занятнее те, кто дает списывать. Кстати, третьего словно бы не дано: стоит тебе воздержаться от списывания из-за... да какая разница, причина может быть любой – хотя бы, к примеру, близорукость или даже недостаточно длинная и гибкая шея, чему еще предстоит стать источником бесконечных разочарований в сердечных баталиях юности; так вот, стоит не списать самому, как тут же начинают списывать у тебя.

И вот уже идёшь этой одинокой тропой, принимаешь на свои плечи бесконечное бремя – думать за других. Увещевания учителей оказываются бессильны, делая их разочарование поистине горьким. Они могут понять, зачем заглядывать в чужую тетрадь, но зачем подставлять чужому взору свою? Но умные мальчики в школе никогда не отказывают, почти как красивые девочки в институте. Таково, знаете ли, вздыхают на родительских собраниях, свойство настоящего таланта – делиться с окружающими.

Всякий дар природы есть ответственность и долг. Тот, кто видит дальше, должен показывать дорогу другим. Дар красоты влечет за собой обязанность любить. Дар ума подразумевает обязанность советовать. Природа не терпит на пустоты; не посоветуешь ты - начнут советовать какие-нибудь идиоты.

- Послушай, - спокойно и проникновенно объясняем мы тем, кто любит нас, - послушай меня. Мы не подходим друг другу, поверь мне.

А потом долгими часами мы убеждаем тех, кого любим сами, сколь прекрасна будет их совместная жизнь с нами. Поскольку это не получается, мы возвращаемся к тем, первым – чтобы с некоторой горечью обнаружить, что подчас бываем весьма убедительны. Даже слишком, пожалуй.

Впрочем, любое слово, сорвавшееся с губ, и так воспринимается кем-нибудь как команда или догма, отнимая у человека, награждённого умом, самые драгоценные его удовольствия – сомневаться и шутить.

А еще мы бросаемся издавать газеты и писать на заборах. Скажем, если умный человек открыл для себя такую вещь, как компьютер, ему мало насладиться ею в одиночестве: он жарко начинает объяснять её прелести окружающим. Тут он обнаруживает, что глупо объяснять преимущества цифровой телефонии людям, которые не знают, что такое памперсы. Однако, начав нести в массы памперсы и моющие пылесосы, он обнаруживает, что сначала в эти массы нужно принести денег. Точнее, объяснить, как надо жить, чтобы они были.

Борьба идёт с переменным успехом, и это действительно борьба. Разум непрерывно ощущает, что ему противостоит какая-то тупая, упрямая сила, какие-то тени, которые можно разглядеть в глазах списывающих. Люди не желают слушать советы, они поступают вразрез им. Они выбирают дорогу, ведущую в пропасть, и идут по ней смеясь, оставляя проницательному и умному ощущать весь этот ужас – видеть, куда ведет дорога, и веселье идущих по ней.

Но в глубине души он понимает, что в ошибках списывающего действительно виновата тетрадь, из которой тот списывал. Не списали, – сам виноват, писал неразборчиво. Нечего было умничать, надо было пальцем показать. Сделать так, чтобы к советам прислушались – тоже долг советующего.

Мы в ответе за тех, кого превосходим. Мы обязаны их приручить.