Вечер, около девяти. В голове клубится боль, продолжаясь за её пределами вечерним сумраком. Сквозь них я вяло разглядываю лица своих трамвайных спутников.

Вечером, думаю я, время в общественном транспорте и на улицах выступает общественным спектрометром. Интересно, если я напишу это в газете, читатели меня поймут? Каждый час - новые лица, новый общественный слой. Впрочем, даже социология здесь не причём - людей, едущих в с работы домой в одинаковое время, объединяет нечто большее, чем место в производственных отношениях, профессия и материальное положение; что-то, что вбирает в себя всё это и отметает то незначительное, что может показаться различием. Пассажир трамвая в 21.00 похож на человека, едущего в это же время в "джипе", гораздо больше, чем на пассажиров того же трамвая в 18.00 или в 23.00.

Впереди светятся огни квартир, где расположились те, кто работает "по графику" - они вернулись раньше и даже успели зайти в магазины. Позади светятся кабинеты, где остались работающие по необходимости. Едва передвигаясь от усталости, они попытаются вернуться домой уже на излете суток.

И те, и другие по-человечески понятны. Мы, пробивающие абонементы в промежуточное время - полная загадка для всех остальных; да и для себя тоже. Мы работаем из удовольствия. Это видно хотя бы по тому, как увлеченная болтовня выплескивается из офисов в трамваи: в голове вагона двое парней яростно спорят по поводу байтов, пакетов и версий, сзади меня вполголоса обсуждают что-то про платежки, пени и аресты. Опять же, часом раньше или позже такое невозможно.

Впрочем, нет, не из удовольствия мы работаем. Ведь удовольствие - штука непостоянная, а нас ведёт вперёд какое-то неукротимое, постоянное притяжение, которую можно было бы назвать страстью.

Наверное, поэтому вокруг нас накручивается столько романтики. Романтика появляется всегда, когда люди чего-то не могут понять и пытаются выразить сложным образом это непонятное, как будто сложность делает простоту понятной. Ну скажите, какой влюбленный про себя называет возлюбленную "свет моего сердца" или мыслит фразами типа "один лишь взгляд, один лишь голос твой...". Он вообще не думает - на то она и страсть.

Так же и мы. Можно сказать, что мы стремимся к какой-то глобальной и высокой цели, или боремся за личный успех, или доказываем себе и всему миру свою ценность, или ведем бесконечную игру с материей или конкурентами. Наверное, всё это правда - но лишь отчасти. Это бесконечные лица, маски той самой неназываемой страсти. Но на самом деле мы не радуемся победам и задумываемся, что значит наше дело "в общемировом масштабе" или чего мы стоим сами по себе, но лишь изредка, случайного интереса ради. И чем дальше, тем реже; точно так же, как мы оставляем попытки рассказать родным и близким смешные или занятные случаи, происшедшие на работе.

Мы работаем. Мы идём вперед. Впрочем, неизвестно, вперед ли мы идем, и идём ли куда-нибудь вообще. Нам это без разницы, хотя внешне мы кажемся целеустремленными; если мы и устремлены куда-то, то нам это неизвестно. Здесь вообще многое по-другому, чем кажется издали: например, коллеги вызывают на самом деле раздражение гораздо большее, чем конкуренты или противники.

Конечно, я мог бы уйти с работы пораньше: пойти в гости, уделить внимание девушке, которая кажется мне любимой, или просто вымыть посуду за истекшую неделю. Какая разница - и там, и тут работа.

Лучше уж я буду делать ту работу, которая у меня получается лучше.